Он коротко попрощался с Катериной и вышел за дверь. В окно я видел, как Трифон неторопливо, но широко шагает по тропинке.

— Скажите, Катерина Васильевна, — спросила Катя. — А почему вы мне ничего не говорили про вашу спину? Она у вас недавно заболела?

— Да какое там, — махнула рукой Худоярова. — Уже лет десять ноет по вечерам, но терпимо. К чему и говорить о таком? Мало ли на свете посерьёзнее болячек?

— Но Трифону Алексеевичу вы сказали! — упрекнула её Катя.

— Ничего я ему не говорила, — возразила Худоярова. — Он к деду пришёл, только глянул мельком на меня и спрашивает — мол, спина болит? Я молчу, а он дальше. По вечерам, говорит, болит, и когда сырость. Всё, как по книге прочитал. Дал мне мазь, велел поясницу натирать и в бане парить. А потом шерстяной платок на пояснице носить.

— Что-нибудь ещё он вам рекомендовал? — спросила Катя.

— Больше ничего, — спокойно ответила Катерина. — Разве что соли поменьше есть. Так я теперь вовсе без неё обхожусь — привыкла уже.

Этот Трифон просто волшебник какой-то, — задумчиво сказала Катя. — Что же получается? Он просто по виду человека определяет, чем тот болен? Без анализов?

— Ну, наверное, не каждую болезнь.

Я пожал плечами.

— Не каждую, — подтвердила Катя. — И всё же... Андрей, мне надо к Марии Антоновне.

Я чуть было не рассмеялся — таким азартом горели глаза Кати.

— Иди, конечно, — кивнул я. — А я пока позвоню. Это недолго. И сразу же приду к Марии Антоновне.

— Хорошо! Тогда я тебя там подожду.

И Катя чуть ли не бегом сорвалась с места.

Я посмотрел ей вслед. Чудо моё! До сельсовета могли бы и вместе дойти — нам, вообще-то, по дороге. Спешит, торопится за разгадкой!

Я усмехнулся про себя и неторопливо пошёл вслед за Катей.

— Здорово, Андрюха!

Павел сидел у себя в опорном пункте за рабочим столом и занимался важным делом — крутил форменную фуражку на стволе пистолета.

— На ловца и зверь бежит! А я как раз собирался к тебе зайти. Ты завтра утром меня в Волхов не подбросишь? Край, как надо! Проверка какая-то из области грядёт. Начальство как с цепи сорвалось — требует к восьми утра с отчётом. Я бы на автобусе съездил, да не успею с пересадкой.

Павел чуть сильнее взмахнул стволом, фуражка сорвалась и улетела в угол комнаты.

Я поднял её и положил на край стола.

— Подброшу. Я как раз Катю на шестичасовую электричку повезу. Ещё успеем на вокзале кофе напиться.

— Отлично!

Павел взял фуражку, стряхнул с неё пыль и снова принялся крутить многострадальный головной убор.

— Паш, дай ключ от кабинета Фёдора Игнатьевича, — попросил я. — Позвонить надо.

Павел попытался левой рукой открыть правый ящик стола и снова уронил фуражку. На этот раз она закатилась под стол.

— Чёрт!

Павел открыл ящик, достал ключ и через стол перебросил его мне.

— Держи!

Уходя, я услышал глухой стук и новое ругательство — видимо, пытаясь достать фуражку, Павел хорошенько приложился головой о столешницу.

В кабинете Фёдора Игнатьевича я опустился на стул, привычным движением подтянул к себе аппарат цвета слоновой кости и задумался. Нужно было ещё раз по пунктам проверить план, который я сочинил. А потом придумать, как уговорить генерала.

План был хорош тем, что никому не вредил, но сразу выводил Катю из зоны активного внимания её чересчур ретивых сокурсников.

Но привлекать для этого целого генерал-лейтенанта...

И тут меня осенило. Совершенно необязательно тревожить Георгия Петровича. Есть человек, который куда охотнее сыграет нужную роль, да ещё и сможет правильно оценить все тонкости возникшей ситуации.

Я достал из внутреннего кармана записную книжку, пролистал её и нашёл нужный номер. Снял трубку с аппарата.

— Алло! Владимир Вениаминович? Это Синицын! Здравствуйте!

Глава 8

Всё воскресенье Катя ходила за Трифоном. Казалось, она поставила себе цель за один день понять все тонкости его работы. Этакий медицинский практикум экстерном.

Трифон не возражал, только улыбался и подробно рассказывал Кате — как и почему он поставил тот или другой диагноз. Пятна на коже, цвет языка, характерная походка или поза, малейшие жалобы — он на всё обращал внимание. И безошибочно определял, какая болезнь поселилась в человеке.

Катя внимательно слушала, иногда начинала спорить. Я плохо понимал, о чём говорят уважаемые доктора и просто любовался Катей. В горячке спора на её щеках проступал румянец, глаза блестели, и она делала рубящие жесты правой рукой, словно подчёркивая свои доводы.

Трифон, невозмутимо улыбаясь, отвечал своими соображениями. И как-то само собой выходило, что он прав. Да и по лицу Кати я видел, что она всё больше и больше проникается мастерством Трифона.

А ещё я уловил, что Трифон не только лечит. Нет, он назначал мази, компрессы и таблетки. Но дело было не только в этом.

Каждого больного он внимательно слушал, вникал даже в те подробности его жизни, которые, на мой взгляд, никак не относились к делу. С каждым подолгу разговаривал — вроде бы ни о чём, о пустяках. Но складывалось впечатление, что Трифон полностью понимает и поддерживает собеседника.

Когда я окончательно одурел от происходящего, то чмокнул Катю в щёку и отправился домой готовить обед. Планы на романтическую прогулку вдоль озера пошли прахом.

Ну, и что? Нагуляемся ещё, какие наши годы? Я прекрасно понимал, насколько Кате интересно пообщаться с Трифоном. Это общение для неё, можно сказать, новые горизонты раскрывает. А тут я со своей романтикой.

На душе, конечно, немножко горчило. Но я решительно придавил это поганое чувство и направился в магазин с твёрдым намерением разнообразить обед чем-нибудь вкусненьким.

Железная дверь магазина была закрыта, но не заперта. Я помедлил перед тем, как войти.

Мы с Лидой не разговаривали с самого нашего расставания. Виделись только в клубе, редко и издалека. И в магазин я не заходил.

Не от обиды — какие, к чёрту, обиды! Просто каждый раз, когда я вспоминал, что мне надо что-то купить — выходило так, что я могу привезти это из Волхова, или вообще обойтись. А значит, и идти в магазин незачем.

Потому, что нельзя же, как ни в чём ни бывало прийти к Лиде и сказать: «Взвесьте мне полкило печенья. И консервов, вон тех — пару баночек». А потом положить покупки в сумку и выйти.

А ведь именно так и придётся сделать, особенно, если в магазине будет кто-то ещё.

Поэтому я избегал встречи с Лидой. От Фёдора Игнатьевича слышал, что у них с мужем всё хорошо. Живут мирно, муж устроился в совхоз механизатором. Ну, и слава богу!

У Лиды своя жизнь, у меня своя. И незачем опять их перемешивать.

Но сегодня был такой день, когда подспудно хотелось всё расставить по своим местам. Я не мог понять, почему — но понял, стоя на пороге магазина.

Дело было в Кате и в тех мажорах. Я защищал Катю, и она доверилась мне без колебаний. Это был момент выбора. Её и моего.

А ещё я откуда-то знал, что в магазине никого не будет.

Я толкнул тяжёлую дверь и вошёл в магазин. Лида снова читала, сидя за прилавком. Кроме нас с ней, в помещении не был ни души.

— Привет,— сказал я.

Лида подняла глаза от книжки.

— Привет, Андрей!

Говорить можно было только прямо, иначе невыносимая фальшь полезла бы наружу и всё испортила.

— У тебя всё хорошо?

— Да.

Она не задумалась ни на мгновение, ответила сразу.

— Знаешь, я очень рад за тебя. Правда.

Плечи Лиды чуть расслабились.

— Ты это пришёл сказать?

— Да. И ещё — спасибо.

— За что?

Её зрачки чуть расширились.

— За то, что у нас было. Это было замечательно. Но пусть всё останется в прошлом. Согласна?

Лида чуть опустила голову.

— Да, так будет лучше. Я сама хотела поговорить с тобой, но не решалась.